Поиски и публикации о "Сухановке" и ее узниках

 О "Сухановке" и тех, кто был узником ее и об исследователях этих событий.

Рассказ И.Глазунова:      http://www.russpro.ru/index.php?Itemid=101&id=98&lang=ru&option=com_content&view=article

      Головкова Л.А. - художница, писательница, журналистка, общественный деятель с горячим сердцем и доброй душой. Ее бескорыстным трудом обнародовано множество сведений об узниках советских тюрем, о зверских расправах над своим народом коммунистических властей. Эта замечательная женщина во многом помогла и созданию музея на территории  Екатерининского мужского монастыря, пережившего трагический тюремный период . Ею написаны и изданы книги "Сухановка. Спецобъект 110", "Коммунарка", "Свято-Екатерининский монастырь". В этих книгах описаны просто и непредвзято все ужасы  сталинско-бериевского периода жизни нашей страны, показана
трагедия всего народа и жертв и палачей (ведь палачи были из этого же народа) 

В музее "Дом на набережной"

В Доме русского зарубежья

Вечер Общества "Возвращение"

       В Москве существует общество "Возвращение" и одноименное издательство. Ими руководит один из бывших узников "Сухановки" поэт, литератор, публицист 
Виленский С.С. Он собирает и публикует воспоминания бывших узников тюрем и лагерей сталинского режима. Общество устраивает встречи в доме русского зарубежья.

CУХАНОВСКАЯ ТЮРЬМА (Александр Турков - сын бывшего узника "Сухановки" В.Д. Латкина - Туркова


О первом сокамернике и о многом другом.

Прошло четверть века с того апрельского дня, когда отец показал мне Сухановскую тюрьму – место своего первого заключения. А со времени, когда он переступил порог «спецобъекта №110» или «дачи», как говорили следователи, минуло уже 60 лет.

Опубликованы записки о его лагерных годах (сборник «Инталия», Москва, Весть, 1995 год, см. также: www.sakharov-center.ru, Музей и Общественный Центр «Мир, прогресс, права человека» имени А.Д.Сахарова, программа «Память о бесправии», база данных «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы» (тексты, изданные на русском языке), раздел на «Л», Латкин-Турков Владимир Дмитриевич). Однако после кончины отца в январе 1989 года я не сумел – уже не кого было расспрашивать, не у кого уточнять детали – подготовить что-то цельное о его тюремных месяцах, прежде всего, о месяцах в Сухановке.

Прошедшая в марте 2010 года в Доме Русского Зарубежья (Москва,Таганка) презентация книги Лидии Алексеевны Головковой «Сухановская тюрьма. Спецобъект №110» побудила меня вновь вернуться к этой теме, а «круглая дата» - шестидесятилетие со дня ареста отца и заключения его в Сухановку в апреле 1951 года – опубликовать свои заметки.

Итак, что же привело отца и его четырех подельников в советские застенки? Недавно в интернете (www.pereplet.ru/.../soyfer21oct04.html) прочитал книгу коллеги отца, ныне видного ученого-генетика и историка науки, почетного профессора Университета Дж. Мейсона в США Валерия Николаевича Сойфера «Загубленный талант. История одного лауреата» (академика Н.П.Дубинина - прим. А.Т.). Есть там и строки про ученых Института общей генетики АН СССР, в том числе и об отце. Вот они:

«В числе приближеных к Дубинину был и ученик Веры Вениаминовны Хвостовой Владимир Дмитриевич Турков. У него была нелегкая судьба, студентом его арестовали, обвинив (совершенно незаслуженно) в участии в группе, якобы готовившей покушение на Сталина, и на двадцать лет отправили в лагерь. Никакого покушения никто из участников группы, конечно, даже не замышлял, а была компания друзей, вместе проводившая время после занятий в институтах. Была среди них

и девушка, приглянувшаяся одному молодому человеку не из этой компании. Чтобы оторвать ее от близких приятелей, он сфабриковал донос в НКВД о намерениях молодых людей, окружавших девушку, застрелить Сталина. Всех их арестовали».

Поясню, что в компанию друзей, переселившихся из Замоскворечья в ГУЛАГ, входили Константин Богатырев, он шел по делу «паровозом», а также Георгий Кузьменко, Валентин Розов, Эдуард Ляхович и отец. Имя Константина Петровича Богатырева (1925-1976) довольно широко известно в литературных и диссидентских кругах. Вкратце о нем писал и я в упомянутых выше записках. К сожалению, у меня нет подробных сведений о трех других «заговорщиках» - Кузьменко, Розове и Ляховиче. Знаю только, что скончавшийся несколько лет назад Георгий Иванович Кузьменко после освобождения закончил физфак Одесского государственного университета, занимался преподавательской и научной работой, а с 1993 года был профессором Одесского Национального Морского университета. Другой «враг народа» Розов умер от диабета во время следствия, а Ляхович позднее эмигрировал в Америку. Должен назвать и «одного молодого человека не из этой компании», о котором пишет В.Н.Сойфер. Это Александр Георгиевич Халтурин, впоследствии ответственный сотрудник cоюзного Министерства культуры.

К счастью, на «спецобъекте №110» отцу не пришлось пережить те истязания, о которых пишет Л.А.Головкова – дальше заключения на несколько суток в карцер следователи не шли – ведь студент, «мелочь». Сухановские карцеры отцу помогала переносить молитва, единственная, которую он тогда знал: «Господи, научи меня, помоги мне, прости меня». Что же касается шантажа, ругани, ора, угроз и лишения сна ночными допросами, то в те годы это считалось обычной практикой МГБ. В отличие от подавляющего большинства узников Сухановки, отец в тюрьме сумел определить, что находится именно в бывшей Свято-Екатерининской пустыни. Дело в том, что его дедушка с бабушкой жили в Бирюлево, тогда ближнем Подмосковье, а его отец – мой дедушка – работал дежурным по станции Бирюлево-пассажирское Павелецкой железной дороги. Эта станция не так далеко от Расторгуево и, соответственно, Сухановки. В послевоенные годы среди жителей Бирюлево и других окрестных поселков ходили слухи, что тогда пустынь служила тюрьмой для военных преступников. Надо сказать, что эти слухи имели под собой почву – военных, как теперь известно из книги Л.А.Головковой, среди заключенных на «спецобъекте» №110 было в тот период действительно много. Попав на «дачу», отец, не сразу, конечно, но обратил внимание на характерные длинные гудки трофейных немецких электричек, а также на знакомый резкий запах коксохимического производства – он иногда проникал в камеру по утрам, когда надзиратель на короткое время открывал форточку. В те же минуты доносились и гудки электричек. Этот запах, ветер приносил его из Расторгуево с коксогазового завода, равно как и гудки, отец помнил по Бирюлево. И как-то на допросе отец заметил: «Сижу-то в родных местах. Вокруг все знакомо». «Связь с волей?», - сразу насторожился следователь Мельников, но, услышав объяснения, промолчал. В книге Л.А.Головковой рассказывается и о сухановских следователях, разделивших судьбу их многочисленных жертв. В то же время были и такие, которые отделались, можно сказать, легким испугом. Чекистское руководство находило способы защитить своих сотрудников и виновных вместо уголовной привлекали к партийной ответственности. Однако и в таких случаях наказание бывало весьма мягким. Мало того, даже руководители партии не могли добиться сурового партийного наказания для лубянских ветеранов . Среди последних был и полковник МГБ СССР Федор Андреевич Шукшин. Вот что пишет о Шукшине журнал «Коммерсант-Власть»: «В начале 1951 г. была арестована группа студентов МГУ — Богатырев К. П., Латкин В. Д. (у отца была двойная фамилия Латкин-Турков – прим. А.Т.) и другие — по обвинению в «контрреволюционной деятельности». Проверкой, проведенной Главной военной прокуратурой, установлено, что проводившие следствие по этому делу начальник отделения Шукшин и подчиненные ему работники грубо нарушали социалистическую законность: путем изматывания ночными допросами, угрозами и шантажом понуждали обвиняемых подписывать несоответствующие действительности показания. Сейчас они полностью реабилитированы судебными органами. Тов. Шукшин допускал нарушения социалистической законности и по другим делам (Быстролетова Д. А., Матвеева С. М., Спивака Н. Я.)». Однако Комитет партийного контроля, видимо, под влиянием товарищей с Лубянки решил: «Учитывая, что материалами проверки не установлено личного участия Шукшина в избиении подследственных, Комитет партийного контроля счел возможным оставить его в партии с объявлением ему строгого выговора с предупреждением за нарушение социалистической законности в следственной работе». Ознакомившийся с делом, секретарь ЦК КПСС Брежнев предложил исключить Шукшина. Но поскольку он не был ни генеральным, ни даже вторым секретарем (речь идет о второй половине пятидесятых годов – прим. А.Т.), его мнение проигнорировали. Бумагу с его резолюцией положили под сукно, а затем списали в архив» (цит. По журналу «Коммерсант Власть», №36 (690) от 11.09.2006 года, Евгений Жирнов, «Чисто чекистская чистка»). При чтении статьи из «Коммерсанта-Власти» может сложиться мнение, что Шукшину было далеко до Рюмина, Родоса, Кобулова и других известных изуверов. В то же время есть и другие свидетельства. На долю Д.А. Быстролетова, эту фамилию также упоминает Комитет партийного контроля, выпало быть первым подследственным у Шукшина. Свою службу в органах Шукшин начал еще осенью 1938 года. И дело Быстролетова, да и не только его, Шукшин вел в настоящем сухановском стиле, не брезгуя на допросах ничем. Отрывок о Шукшине из мемуаров Быстролетова под названием «Очная ставка» был опубликован в газете «Правда» (стр. 3) 7 октября 1990 года. Остается добавить, что в 60-х годах отец встретил Шукшина в метро – Шукшин его не видел – и проследил за ним. Выяснилось, что Федор Андреевич проживал в Москве по адресу улица Чкалова (теперь Земляной Вал), 46. Этот так называемый дом МГБ и сейчас украшают чекистские эмблемы. И еще об одной встрече отца в советской тюрьме мне хотелось бы написать. В 1951 году после Сухановки с середины августа и до конца ноября заключительная часть следствия по его делу проходила на Лубянке. И там, во внутренней тюрьме, он встретил первого сокамерника Николая Александровича Тютчева (о нем, Тютчев сидел и в Сухановке, также написано в книге Л.А.Головковой). До этого в течение более чем четырех месяцев отец видел только чекистские рожи. Разумеется, не каждому встречному арестанту стоит открывать душу. Тем не менее, скоро сокамерники нашли общий язык. Рассказывая о своей семье, Тютчев сообщил, что его тестем был известный московский педиатр Николай Алексеевич Скворцов. Отец вспомнил, что доктора Скворцова к нему не раз приглашали в детстве. Это обстоятельство само собой сблизило товарищей по несчастью. Тютчев оказался опытным заключенным – сидел с сороковых годов, был и в ссылке. По новому делу (его вел тот же следователь Мельников) Николая Александровича ожидал новый срок, он уже не надеялся выйти на свободу, увидеть родных и близких. Вместе сокамерники провели примерно два месяца – сентябрь и часть октября, потом Тютчева увели. Старый лагерник считал, что его новый знакомый выдержит испытания и, в отличие от него, еще выйдет на волю. Тютчев очень тосковал по жене Елене Николаевне и говорил отцу: «Я не выживу, ты, Володя, выживешь, найди Лену, прочитай мои стихи. Я их Лене посвятил». Вот они:

Я устал и в сердце нет желаний –

Книга жизни мною прочтена.

Только сквозь вуаль воспоминаний

Проступают близких имена.

Вспоминал я прожитые годы,

Что остались где-то позади.

В нашей жизни были непогоды,

Но сияли звезды впереди.

Не забыть мне образ сердцу милый,

И мучительно мне хочется узнать,

Будешь ли, родная, до могилы,

До заката жизни вспоминать?

Весной 1956 года отец, освободившись и помня слова Тютчева, пошел домой к Елене Скворцовой. Переступив порог, он увидел своего первого сокамерника и воскликнул: «Николай Александрович, как тесен мир!». «Володенька, слава Богу, что мы вырвались из этого ада,» - ответил Тютчев и заплакал, он вернулся в Москву в конце 1955 года.

март, 2010 года; 18 апреля 2011 года.

Александр Турков

Богатырев Константин Петрович (1925-1976)
      
Поэт, переводчик, правозащитник, был репрессирован (1951-1956).
Умер от ран, полученных в результате бандитского нападения.
Похоронен на Переделкинском кладбище.
переводы Константина Богатырева
М. Рудницкий "Пример бескорыстного служения"
фото: Андрей Сахаров у гроба Константина Богатырева

А. Д. Сахаров

 ВОСПОМИНАНИЯ (отрывок о К.П.Богатыреве)

Часть II

ГЛАВА 21 1976 год. Ефим Давидович. Петр Кунин. Григорий Подъяпольский. Константин Богатырев. Игорь Алиханов Через полтора месяца произошло еще одно несчастье. В конце апреля в первый день Пасхи у дверей квартиры на темной лестничной площадке неизвестные преступники ударили по голове поэта и переводчика Константина Богатырева; через два месяца он умер в больнице от последствий этого нападения. Я несколько раз встречался с Константином Богатыревым. Один раз он вместе с Межировым пришел к нам с Люсей в больницу; в другие – он заходил на Чкалова, обычно серьезный, иногда немного экзальтированный, с образной, яркой речью, отражающей напряженную и свободную внутреннюю жизнь. Он приносил нам свои новые переводы из Рильке – это была его главная работа многих последних лет. Люся знала Богатырева очень хорошо и давно. Сын его, тоже Костя, жил со своей мамой (бывшей женой Богатырева) рядом с Люсей на даче в Переделкино; Алеша и маленький Костя дружили – это были почти что отношения старшего (Алеша) и младшего (Костя) братьев, отношения взаимной заботы и преданности. В ранней молодости, в сталинское время, Костя-старший был арестован, много лет провел в лагерях, потом – реабилитирован. Похороны Богатырева состоялись тоже в Переделкино в воскресенье 20 июня. Очень много народа, друзей покойного, поэтов и писателей. Была какая-то пронзительная торжественность в этих похоронах в солнечный ясный день. Гроб несли на руках по тропинке среди высокой травы, кругом тоже так много свежей, освещенной солнцем, густо пахнущей летом зелени и полевых цветов. И где-то недалеко – могила Пастернака! С самого момента ранения Богатырева очень многими стало овладевать глубокое убеждение, что Костю убил КГБ. Не случайные собутыльники (были у него и такие при его свободной и “легкой” жизни), а подосланные убийцы, по решению, сознательно и заранее принятому в кабинетах Лубянки. Какие доказательства? Зачем? Надо прямо сказать, что на оба эти вопроса нет сколько-нибудь исчерпывающих ответов. И поэтому на главный вопрос “Кто убийца?” тоже разные – хорошие и честные – люди отвечают по-разному. Даже мы с Люсей стоим тут несколько на разных позициях. Она, при отсутствии прямых доказательств вины КГБ, склонна подозревать случайную ссору с пьяными друзьями-врагами. Я же, интуитивно и собирая в уме все факты, считаю почти достоверным участие КГБ. А совсем достоверно я знаю следующее: объяснить случайными хулиганскими или преступными действиями “людей с улицы” все известные нам случаи убийств, избиений, увечий людей из нашего окружения невозможно – иначе пришлось бы признать, что преступность в СССР во много раз превышает уровень Далласа и трущоб Гонконга! Что же заставляет меня думать, что именно Константин Богатырев – одна из жертв КГБ? Он жил в писательском доме. В момент убийства постоянно дежурящая в подъезде привратница почему-то отсутствовала, а свет – был выключен. Удар по голове, явившийся причиной смерти, был нанесен, по данным экспертизы, тяжелым предметом, завернутым в материю. Это заранее подготовленное убийство, совершенное профессионалом, – опять же в полном противоречии с версией о пьяной ссоре или “мести” собутыльников. Расследование преступления было начато с большим опозданием, только когда стало неприличным его не вести, и проводилось формально, поверхностно. Не было видно никакого желания найти нить, ведущую к преступникам. Естественно, что преступники или, возможно, связанные с ними лица не были найдены. Возникает мысль, что их и не искали. О возможных мотивах убийства Богатырева КГБ. Богатырев был очень заметный член писательского мира, являющегося предметом особой заботы КГБ в нашем идеологизированном государстве, – недаром Сталин назвал писателей “инженерами человеческих душ”. Вел он себя недопустимо для этого мира свободно; особенно, несомненно, раздражало КГБ постоянное, открытое и вызывающее с их точки зрения общение Богатырева с иностранцами в Москве. Почти каждый день он встречался с немецкими корреспондентами, они говорили о чем угодно – о жизни, поэзии, любви, выпивали, конечно. Для поэта-германиста, говорящего по-немецки так же хорошо, как по-русски, и чуждого предрассудков советского гражданина о недопустимости общения с иностранцами, – это было естественно. Для КГБ – опасно, заразно, необходимо так пресечь, чтобы другим было неповадно. Очень существенно, что Богатырев – бывший политзэк, пусть реабилитированный; для ГБ этих реабилитаций не существует, все равно он “не наш человек”, т. е. не человек вообще, и убить его – даже не проступок. Еще важно, что Богатырев – не диссидент, хотя и общается немного с Сахаровым. Поэтому его гибель будет правильно понята – не за диссидентство даже, а за неприемлемое для советского писателя поведение. И, чтобы это стало окончательно ясно, через несколько дней после ранения Богатырева “неизвестные лица” бросают увесистый камень в квартиру другого писателя-германиста, Льва Копелева, который тоже много и свободно общался с немецкими корреспондентами в Москве, в основном с теми же, что и Богатырев. Копелев и Богатырев – друзья. К слову, камень, разбивший окно у Копелевых, при “удаче” мог бы разбить и чью-нибудь голову. Конечно, всего, что я написал, недостаточно для обвинения КГБ на суде. Но во всех делах, где можно предполагать участие КГБ, остается такая неопределенность.

КОНСТАНТИН БОГАТЫРЕВ


1925, Прага – 1976, Москва


Родился в Праге – там вместе с Романом Якобсоном работал приехавший из СССР по контракту отец переводчика – Петр Богатырев, знаменитый фольклорист. Воевал, после войны загремел в 1951 году под расстрел, замененный 25 годами каторги. Собственно “просидел” недолго, но в очень страшной тюрьме Суханово, прелести которой Солженицын упоминает не один раз. С 1956 года – после реабилитации – получил возможность печататься. Пастернак был для Богатырева не столько учителем, сколько почти богом – к сожалению, Богатырев, словно губка, впитал в себя все отрицательные стороны дарования Пастернака. Он полностью перевел обе книги “Новых стихотворений” Р. М. Рильке, но перевод увидел свет уже после того, как Богатырев был убит (видимо, наемными убийцами) в подъезде собственного дома. Второй основной любовью его был Эрих Кестнер, переводы из которого у Богатырева получались несравненно удачней, чем из Рильке, – совпадало дарование, да и его масштаб. Оригинальных стихотворений Богатырев почти не оставил, да и переводы его переиздаются редко и неохотно. Похоронен Богатырев в Переделкине, всего в нескольких метрах от могилы Пастернака.
________________________________________
             ПЕРЕВОДЫ СТИХОВ НЕМЕЦКИХ ПОЭТОВ (К. БОГАТЫРЕВ)        


РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ


(1875-1926)


ПРАЗДНИК МАРИИ
Гент


С верхушек башен хлынувший металл
наполнил город сплавом раскаленным,
и, заливая формы улиц звоном,
день бронзовой отливкой заблистал.


По мостовой неровною толпою
процессия детей плывет с утра,
и ног не ощущая под собою,
вперед волнами катит детвора,
но сдерживается, как в бездорожье,
невидимыми, как десница божья,
преградами и тяжестью знамен.


А дальше – там уже парит, похоже,
кадилам вслед, что вспугнутою стаей
серебряные цепи рвут, взлетая
от ужаса под небосклон.


Вдоль этой вытянувшейся лавины
стоит народ у края мостовой.
Предвестниками хризэлефантины
к балконам устремились балдахины,
сверкая золоченой бахромой.


Но вот в своем испанском одеяньи
над головами всплыло вдалеке
знакомое мадонны изваянье
старинное с младенцем на руке.
По мере продвижения вперед
в короне трогательно устаревшей
она благословляет присмиревший
коленопреклонившийся народ.


И подойдя к упавшим на колени,
что робким взглядом следуют за ней,
она повелевает быть движенью
поднятием рискованных бровей –
тверда, высокомерна, холодна.
Носильщики поражены жестоко
и всё ж идут, помешкав. А она


на сотнях плеч – уверенно и прямо, –
в себя вобрав шаги всего потока,
к колоколам распахнутого храма
идет, как шла, – одна и одинока.


СУМАСШЕДШИЕ В САДУ
Дижон


Той пустыни заброшенной ограда
скрывает двор от посторонних глаз.
Еще, как прежде, бродят здесь по саду
утратившие с вешним миром связь.


Что быть могло – осталось за стеной.
Тут каждая тропинка им знакома.
Им очень нравится гулять вкруг дома
послушной примитивной чередой.


Вон кто-то там окапывает грядку,
он, стоя на коленях, к ней приник.
Но есть у них какой-то странный сдвиг
в движеньях (если подсмотреть украдкой)


для трогательной юной муравы,
какая-то застенчивая ласка –
трава нежна ведь, а вот роз окраска
таит в себе угрозу и, увы,


перерастет всё то, что постепенно
приобрела их хрупкая душа.
Но остается тайной сокровенной:
как ласкова трава, как хороша!


ГЕОРГ ТРАКЛЬ


(1887-1914)


РАСПАД


По вечерам, под благовеста звоны
Смотрю на птиц таинственные стаи.
Они, в прозрачных далях исчезая,
Как богомольцы, тянутся колонной.


В мечтах о них брожу тенистым садом,
О светлой участи их вижу сны я.
Остановились стрелки часовые,
Я с птицами за облаками рядом.


Но ветром пробирает дрожь распада,
Дрозд жалобно поет на голой ветке,
Рыж виноград над ржавою оградой,


И сумерками скрыт колодец ветхий.
В нем детских мертвых теней мириады.
И зябнущие астры льнут к беседке...


ЭРИХ КЕСТНЕР


(1899-1974)


ОСЕНЬ ПО ВСЕМУ ФРОНТУ


Осенний день дал ветру шпоры.
Листва – как шторы у ветвей.
А улицы – как коридоры,
С той разницей, что без дверей.


Года уходят, как зарплата.
Кончается и этот год.
С делами мы запанибрата.
Лишь дело в гору не идет.


Сгорает в небе солнце вчуже.
Нам безразлично. Пусть горит.
Ремень затягиваем туже, –
В желудке с голоду бурчит.


Листва, с деревьями прощаясь,
На землю падает дождем.
Земля, вокруг оси вращаясь,
Кружит быстрей, когда мы пьем.


Неужто нам лишь старость впору
И в этом сущность жизни всей?
А улицы – как коридоры,
С той разницей, что без дверей.


Мы с каждым часом меньше значим.
Уходим за часами вслед.
И катимся к чертям собачьим
И сходим медленно на нет.


Мы день встречаем с кислой миной.
Улыбки наши – не всерьез.
Листва свисает, как гардины.
Льет дождь. И воздух полон слез.


Уж год, как с Эльзой разошлись мы.
Я одинок. Каким и был.
Друг другу посылаем письма.
Любви давно и след простыл.


Игра не стоит свеч. Мы скоро
Пройдем остаток наших дней.
А улицы – как коридоры,
С той разницей, что без дверей.


ДРУГАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ


Когда бы мы вдруг победили
Под звон литавр и пушек гром,
Германию бы превратили
В огромный сумасшедший дом.


Мы все – от молода до стара –
Такую школу бы прошли,
Что спрыгивали б с тротуара,
Сержанта увидав вдали.


Страна бы закалила нервы,
Народ свой загоняя в гроб.
Потомство для нее – консервы,
А кровь – малиновый сироп.


Когда бы мы вдруг победили,
Немецким б стал загробный мир:
Попы погоны бы носили,
А бог – фельдмаршальский мундир.


Когда бы мы вдруг победили,
Мы стали б выше прочих рас:
От мира бы отгородили
Колючей проволокой нас.


Когда бы мы вдруг победили,
Все страны разгромив подряд,
В стране настало б изобилье...
Тупиц, холуев и солдат.


Когда бы разгромили мир мы,
Блестяще выиграв войну,
Мы спали бы по стойке "смирно",
Во сне равняясь на жену.


Для женщин издан был закон бы:
В год по ребенку иль под суд.
Одни лишь пушки или бомбы
Победы нам не принесут.


Тогда б всех мыслящих судили,
И тюрьмы были бы полны,
И войны чаще водевилей
Разыгрывались в изобилье,
Когда б мы только победили...


Но, к счастью, мы побеждены.